Follow me
Контент этого блога теперь на площадке https://amalgin.dreamwidth.org
Ханушкевич
Сегодня исполняется 100 лет выдающему польскому театральному режиссеру Адаму Ханушкевичу.
С ним меня познакомил Чеслав Немен. Ханушкевич пригласил его в свой Театр Народовы в качестве музыкального руководителя. Должность была чисто формальной, у Немена - уже тогда очень известного музыканта - никаких обязанностей не было, зато была в распоряжении великолепно оборудованная японской техникой студия во флигеле театра. Я туда к нему частенько захаживал.
Сам театр был огромный, и по физическим размерам, и по значению. Наверное, это был самый главный польский драматический театр. Самый старый уж точно.
В первое время после назначения обстановка в театре напоминала обстановку на Таганке в момент, когда туда назначили А.Эфроса на место уехавшего и объявленного предателем Ю.Любимова. Театром Народовы все шестидесятые годы руководил Кизимиж Деймек. В 1968 году он поставил спектакль по поэме Адама Мицкевича «Дзяды». На съезде партии первый секретарь ЦК Гомулка, напуганный событиями в Чехословакии, обрушился на этот спектакль, назвав его «антироссийским» и, что еще хуже, «антисоветским». Спектакль запретили, режиссера выгнали, а на его место назначили Ханушкевича. Случай был громкий, резонансный, сопровождавшийся студенческими волнениями и демонстрациями, поэтому постарались найти главрежа из числа новаторов и не заляпанного сотрудничеством с властями. Для Таганки нашли Эфроса, для Народового - Ханушкевича, руководившего до этого другим известным театром. Не учли только, что у нового руководителя совсем другая эстетическая платформа. Так что половина труппы сразу ушла, и не только из солидарности, но и потому, что люди не могли работать в театре совершенно другого типа. Разумеется, события в Народовом происходили на десять лет раньше событий на Таганке.
Ханушкевич был признанным новатором. Он отказался от пышных декораций, провозгласив концепцию "голой сцены". Декорациями служило продуманное сочетание света и тени. Он филигранно оттачивал каждое движение актера, добиваясь немыслимой пластичности. Ханушкевич обожал ставить литературную классику, но делал это так, что источник было трудно узнать: он надергивал из текста отдельные реплики и лепил из них нечто совсем новое, и по смыслу, и по форме.
Вот на один такой спектакль меня и пригласил Немен. Он был поставлен по "Братьям Карамазовым", и назывался замысловато: "Достоевский согласно "Братьям Карамазовым". Режиссер сам вышел на сцену в роли Инквизитора. Собственно вокруг легенды о великом инквизиторе там всё и крутилось. Музыку к постановке написал Немен. Не знаю, уж какую антисоветчину партия и правительство усмотрели в "Дзядах", но у Ханушкевича получилась яркая антитоталитарная постановка. Я попросил Немена свести меня с Ханушкевичем, записал с ним большую беседу и с этим интервью прибыл в Москву на новогодние каникулы.
Я обзвонил несколько редакций. Фамилию Ханушкевича нигде не знали (а в Европе он уже был достаточно известен). Откликнулась Натэлла Лордкипанидзе. Она заведовала отделом культуры в "Неделе", сама была театральным критиком, и приняла меня радушно. "Неделя" была приложением к официозу - "Известиям", но там было много всякого развлекательного. В каждом номере под рубрикой "13 полоса" публиковалось какое-нибудь интервью, в основном с деятелями культуры. И вот прихожу я раз к Натэлле Георгиевне, а там на стене на гвоздях висит уже сверстанная газетная полоса, с портретом режиссера и крупно - с моей фамилией. Интервью ей понравилось. Надо сказать, что для двадцатилетнего начинающего журналиста целая полоса в центральной газете - это было бы событие.
Опущу подробности, но интервью мое не появилось ни через неделю, ни через две, ни через месяц. Лордкипанидзе, по ее словам, всё это время пыталась его "пробить". Но не пробила. В Польше уже начались волнения, Анджей Вайда выпускал один антисоветский фильм за другим, от него не отставали театральные деятели, вскоре возникла "Солидарность", ну а дальше вы знаете. Меня летом 1980 года КГБ из Польши выпер, от греха подальше. Настоящий Великий инквизитор некоторое время дышал мне в затылок, и мне было не до статеек.
Когда в 1981 году в Польше было введено военное положение, Адам Ханушкевич принял участие в бойкоте, который объявили деятели культуры государству (Даниэль Ольбрыхский, например, пошел работать таксистом). Его, естественно, уволили со всех должностей.
В интервью Ханушкевич рассказал такой эпизод. В начале 50-х он был уже достаточно известным актером одного из варшавских театров. И вот в спектакле по пьесе советского автора Леонида Рахманова он оговорился: "Как сказал товарищ Сталин - тьфу! - Ленин..." оговорка была встречена громовыми аплодисментами в зале. И тогда он стал повторять эту "оговорку" на каждом представлении: "Сталин тьфу!" С неизменным успехом. А начальство смотрело на это сквозь пальцы. Рахманов этот, кстати, был тем Державиным, который, будучи руководителем литкружка в Ленинграде, благословил юного С.Довлатова на занятия литературой.
У меня на глазах произошел следующий эпизод. В Варшаву приехал Товстоногов со знаменитым спектаклем "История лошади". Спектакль показывали в помпезном зале, где обычно проходят съезды партии. Ханушкевич увидел некое сходство в творческих методах Товтоногова и своем и пригласил советского режиссера к себе, посмотреть на малой сцене Достоевского. По окончании к Товстоногову подошли, спросили о впечатлениях и пригласили за кулисы. Товстоногов сказал сквозь губу: "Дилетанты" - и ушел, ни с кем не попрощавшись. Это обидело всех занятых в спектакле.
И Немен, и Ханушкевич неплохо говорили по-русски. Они родились и провели детство в тех частях Польши, которые в 1939 году аннексировал Советский Союз: Немен - в западной Белоруссии (отсюда и псевдоним по названию реки), Ханушкевич - в западной Украине. Могилу своих родителей во Львове он сумел первый раз посетить только в семидесятые годы.
У газетного киоска
Парщиков - Пушкин
Марлен Хуциев так и не осуществил свой проект - "Пушкин". Кино ему снять не дали, но сценарий удалось опубликовать отдельной книгой. На роль Пушкина Хуциев пробовал Алексея Парщикова.
Сам Парщиков рассказывал об этом так:
"...Однажды в гостях у Володи и Олеси Новиковых на каком-то празднике с водкой, настоянной на лимонных корках, и с салатами оливье я, в подпитии или нет, прочитал строчку из Пушкина «Не се ль Элизиум полнощный, / Прекрасный царскосельский сад!» Я избрал позу, повторяющую пушкинскую во время чтения поэта на выпускном экзамене в Лицее в присутствии Державина, — эта картина Репина есть в «Родной речи»: восхищенные дядьки глядят на мальчика, выкинувшего руку во вдохновенном исполнении своего стихотворения. Мне аплодировали. У меня были длинные кудри.
На следующее утро мне позвонила некая дама и сказала, что она была вчера на той же вечеринке, и жаль, что в гуле голосов мы не были представлены, что она ассистент режиссера Марлена Хуциева, снимающего фильм с названием «Пушкин», и что вот сейчас они ищут главного героя. Я ответил, что неплохо мне начать с того, чем закончил Евтушенко (меня тогда никто не публиковал, а Больше-чем-поэт снимал кино, снисходительно подчеркивая, что для него поэзия — дело прошлого). На этой ноте мы и договорились, что я появлюсь на «Мосфильме» для проб. Я и пришел в безумные пространства студии и разыскал дверь с табличкой «Пушкин». Напротив стояло зеркало до потолка, подпиленное сверху, — из той запредельной мебели, что производилась для зальных интерьеров дворянских гнезд. Пока я в него разглядывал себя, из двери с табличкой вылетели два одинаковых арапа, вылитые Пушкины, и я с ужасом понял, что я со своей внешностью Пушкину — Собакевич какой-то: ничего общего в трех измерениях. В комнате ко мне бросились две ассистентши, и стало понятно, что дамы сильно разгорячены, настолько они меня эмоционально восприняли. На мне была кожанка типа комиссарских, сорокалетнего износу, из ставропольского края, каракулевая западноукраинская казацкая смушка и, конечно, офицерский планшет через плечо, т. е. если б была дверь с надписью «Чапаев», я бы сошел если не за В. И., то за его денщика. Дамы: «Сейчас войдет Марлен, вы ему должны показаться». Я понятия не имел, как надо выглядеть и что делать, чтобы «показаться». В промежутке и в ожидании мне выдали два альбома с фотографиями пушкиных и гончаровых, чтоб я оценил не прошедших по конкурсу кандидатов. Всех пушкиных я забраковал уничижительными характеристиками с нескрываемым садизмом. Действительно, молодые люди были со следами пороков и напоминали Дориана Грея, но женщины — одна sexy другой, и организм мне подсказал, что надо бы пройти испытания и попасть на роль. Вдруг ворвался Хуциев и утащил меня в другое смежное помещение. «Вы пишете стихи... Почитаете?» Я ответил, что у меня нет с собой ничего, и пообещал показать образцы в будущем. «Отлично, — сказал режиссер с облегчением, — только переоденьтесь к следующему разу. Костюм у вас есть?» — «Есть», — соврал я. Назавтра я был в гримерной, в кресле перед зеркалом и перед двумя портретами ВРП (Великий Русский Поэт) по бокам. Один — Тропинина, кондитерский такой, другой — гравюра ч/б, автора не знаю, но по бумаге дул ментальный ветер и выгибал пушкинскую черепную коробку — поэт думал и прорицал будущее. Начали. Гримерш было три, кресел по обе стороны с полсотни. Минут через двадцать одна спросила меня, что я чувствую или хочу сказать, если есть идеи. Я ответил, что у нас в Литинституте есть обязательный семинар по Пушкину и что было бы здорово его провести здесь, усадив моих криволицых разноплеменных коллег, фанатиков этого автора, чтобы всех загримировать до самонеузнаваемости под Пушкина. Реакция была дикая: она тут же сняла трубку внутреннего телефона и, задыхаясь, прокричала: «Марлен, вы знаете, что он сказал? Он сказал, что...». Я был так удивлен, что решил вести себя осмотрительней, а то если всякая чушь, которую я беззаботно несу, превратится в какие-то данные обо мне, не видать мне гончаровых. Но дальше, дальше, дальше и дальше, пока я превращался в Пушкина, у меня самого выпрыгивали вопросы. «А почему я рыжий?» Снова — бросок к трубке, снова: «Марлен, вы представляете, он не знал, что Пушкин был рыжим!» — «А где вы берете эти краски, мази?» — «Марлен, он интересуется красками, кремами, пудрами!» — «Это стоит очень дорого, — одна из гримерш объяснила мне. — Это стоит доллары. Это импортное». Наконец, от меня больше ничего не осталось. Передо мной сидел идол русской культуры, еще не освоившийся, неловкий, влажный. Три гримерши смотрели на меня: одна с умилением, другая с осторожным удивлением, третья с восторгом.
Кажется, я кашлянул и сделал первый глубокий вдох. Потом меня приподняли и повели по тусклым широким обшарпанным коридорам в фотостудию...
На сеансе мне залепили физиономию светом. Как чуть-чуть знакомый с технологией, я это чувствовал, знал, но не было сил спорить, да и нетактично указывать профессионалам. Так и вышло: вместо пушкинского лика — хлебная лепешка, не похожая ни на Пушкина, ни на кого. Пересниматься нам не дали. По финансовым причинам фильм Хуциева закрыли, и я не знаю, снял ли он его когда-нибудь в дальнейшем".
Как создавалось "дело писателей"
Как создавалось "дело писателей", из-за которого было отставлено правительство реформаторов, выбыл из преемников Немцов и, в конечном итоге, к власти пришел Путин?
Разговор Петра Авена и Сергея Доренко (февраль 2014):
А: Помнишь сюжет про “Связьинвест”? Там они уже были вместе – Гусинский и Березовский.
Д: Должен сказать, что во всех войнах, и в особенности в “Связьинвесте”, я не знал деталей.
А: На самом деле сюжет был простой. Была концепция Чубайса – я считаю, глубоко порочная – раздача собственности. Распределение ее по каким-то заслугам. Мы, “Альфа”, всегда были противниками этого. Апогеем этой истории были залоговые аукционы, но в принципе “Связьинвест” был продолжением. Гусинский считал, что “Связьинвест” скорее делили, чем покупали. В какой-то момент Потанин обещал в этом не участвовать и отдать все Гусинскому. Но Потанин говорил, что ему невозможно просто так уйти, потому что он обещал Соросу. Поэтому была достигнута договоренность, что конкурс будет проведен.
Д: И он проиграет прямо там.
А: Цифра была обговорена, переговоры вел Гусинский. И когда мы дали свою цифру, Потанин, который должен был дать меньше, дал чуть-чуть больше и выиграл. Обманул. Была устроена встреча с Чубайсом. Вот как по телевизору показывают бандитские сходки с авторитетами – это была такая олигархическая сходка, где все приехали в московскую мэрию к Гусинскому. Были представители всех кланов – Ходорковский, Невзлин, Потанин, Малкин, Смоленский и так далее. Кончилось это скандалом. Потанин сказал, что ничего не отдаст, Чубайс его, в общем, поддержал. Вокруг этого сложилась такая большая война.
Д: И я врезал тогда.
А: Михаил Фридман не выдержал накала страстей и, высказав все Потанину, уехал. Я остался нас представлять. Там уже начались серьезные оскорбления, это была единственная открытая сцена с выяснением отношений. Потому что, в общем, олигархи были люди сдержанные.
Д: Это правда.
А: Там впрямую говорилось, кто что о ком думал. После чего мы с Борисом <Березовским> спустились к Гусинскому, и Гусинский стал раздавать прямые команды Малашенко, Жене Киселеву о том, что надо делать с Потаниным, с Чубайсом и с Немцовым. В этот момент началась война. И кончилось это все “делом писателей”.
Д: Я очень активно участвовал.
А: Просто напоминаю тебе эту историю. Чубайс был в этом деле не слишком виноват, он действительно пытался отстраниться. Другое дело, что он задавал правила игры, но, задав эти правила, он пытался действовать абсолютно нейтрально. Он не играл на Потанина, и он не играл на Гусинского.
Д: Ему пеняли, что он куда-то ездил во Францию, где клялся и руки жал…
А: У Чубайса всегда была такая позиция, что, с одной стороны, он задавал правила, которые предоставляли возможность нечестно играть. С другой стороны, сам он пытался при этом остаться честным. Совершенно иррациональной была эта атака на Чубайса и Немцова, в которой мы никак, конечно, не участвовали. Они, безусловно, в тот момент олицетворяли прогрессивное начало. Мне кажется, ты на этом деле стал совсем знаменитым.
Д: Ну, наверное… А тут “Связьинвест”, мне несут всякие компроматы…
А: Чубайс, Кох и так далее…
Д: Надо сказать, что все в то время были еще святые дурачки, и олигархи в том числе – очень советские люди, не привыкшие к травле. И когда мои люди ведут к лифту Коха и от кабинета до лифта его пытают, совсем прессуют, он не выдерживает, он начинает визжать, а все это дико выгодно кинематографически. И когда они закрываются от камер…
А: Ты на самом деле пытался понять, кто прав, кто виноват?
Д: Не хотел, мне было неинтересно.
А: Просто стебался? Вот тебе дали возможность, и ты выходишь издеваться?
Д: Я говорил Борису: “Борис, я ненавижу вас всех, я хочу, чтобы это было точно понято”.
А: Но при этом играешь на одну сторону. Ненавидишь всех, но играешь за одних против других.
Д: Не в этом дело. Представь, что я попадаю в зверинец, где, например, волки или шакалы грызутся. И мне говорят, что входной билет в этот зверинец дал вон тот шакал. Мне говорят: “Вот его избегай, говорить о нем не надо, говори, пожалуйста, про всех остальных”. И я говорю: “Мрази, негодяи”. В сущности, я борюсь с шакалами? Да. Я вообще социопат, но в особенности же ненавижу этих проныр всевозможных, которые без мыла в ж**у. Я вырос в гарнизонах, у нас совершенно другое сознание. Понимаешь, я провожал отца на боевое дежурство, я видел, как отец уходит на форсаже в сторону Китая, я понимал, что это, может быть, в бой, а может быть, он собьет метеозонд со шпионским оборудованием. Я не знал, но я вырос в этом, моя жизнь заключается в том, что я воин. И мне говорят: “Вот тебе граната, Сережа, вот тебе танк, вперед, Сережа, взорви танк”. Я пошел и взорвал, если так надо. От отца я всегда ненавидел гэбушку и снабженцев, этих болтунов, которые в летных частях не умели летать. Они приходили из Академии Ленина, языком чесали, особисты, замполиты, всякие прапорщики при складах – вся эта шваль, которую мы учились в детстве ненавидеть и презирать. И когда передо мной был богатый человек, я его считал разновидностью прапорщика при складе, который понатырил. Либо гэбушкой, либо замполитухой... Я чувствую воздух под крыльями, вот моя работа. И в атаку, в атаку, пошел…
А: На кого?
Д: Для крови. Мне не важно на кого, мне важно чувство крови.
А: Понятно. Лимоновское что-то... Есть два больших сюжета – Примаков—Лужков в 1999 году и “дело писателей” 1997 года, – в которых участвовал Борис и которые, безусловно, поменяли ход российской истории. Расскажи про “дело писателей”.
Д: “Дело писателей” делалось вместе с Гусинским. Мне позвонил Минкин, который очень дружил с Гусинским еще по ВГИКу. Минкин всегда со смехом говорил: “Вот бы они поссорились, нам бы легче было работать. Жалко, что мне твоего хозяина вроде не надо трогать”. Я говорю: “Спокойно, скоро мы их поссорим”. И мне позвонил Минкин: “Ты читал мои материалы?”. Потом меня пригласили к Боре в клуб, и там уже сидел Малашенко. Малашенко сказал, что мне дадут материалы “дела писателей”, и долго-долго рассказывал фактуру, что не бывает таких гонораров. Потом Ксюша Пономарева объяснила мне, что они же сами, гады-банкиры, Боря и Вова, заплатили Чубайсу 3 миллиона долларов.
А: Знаешь, что все это ложь была? Ты понимаешь, что Чубайс был совершенно некоррумпирован?
Д: Да?
А: Абсолютно. Все “дело писателей” – придуманная, лживая история.
Д: Ну гонорары-то были.
А: Копеечные гонорары за книжку. По 50 тысяч долларов на брата. А главное – эта история привела к тому, что из правительства ушла целая группа людей компетентных, умных, авторитетных. Ты об этом не думал?
Д: Я не думал, я считал, что они абсолютно все воры.
А: Понятно. Вообще-то это очень безответственная позиция – считать всех ворами.
Д: Видишь ли, я все-таки улитка, я не человек общения. Ты знаешь, что Боря мне 10 раз за время нашего знакомства говорил: “Таня и Валя приглашают на дачу. Сережа, тебя приглашают Таня и Валя. Таня и Валя просят тебя привезти”. Я ему говорю: “Борь, ты мой министр иностранных дел. Ты для меня общаешься с человечеством. Я их всех ненавижу. Передай, пожалуйста, Тане и Вале, что если бы была кнопка – нажал, и они исчезли… Пум! На молекулы! – я бы думал секунд 10, нажать или нет”.
А: Что ты делал конкретно по “делу писателей”?
Д: Малашенко долго объясняет и дает мне пачку документов с подписями Чубайса, Коха и всей их компании. Я говорю: “Братцы, так вы будете работать с другим средством массовой информации. Вы мне привезете не ксерокопии, а оригиналы, где будет кусочек чернил засохший, где будет синяя печать и все остальное”. Гусинский выбегает: “Сережа, это невозможно. Они у следователя в прокуратуре, а он не имеет права…” Я говорю: “Значит так, прокуратуру под мышку вместе со следователем – и ко мне в кабинет”. Короче, ко мне в кабинет приезжает следователь, который привозит мне реальные оригиналы.
А: То есть они полностью контролировали следствие?
Д: Они полностью контролировали следствие. Ко мне привезли реальные оригиналы с реальными подписями. Контракт на книгу.
А: А Таня с Валей тоже были на их стороне? Я не помню, честно говоря, где были Таня—Валя. Это же, по идее, все-таки были люди из правительства. Таня—Валя должны были поддерживать Чубайса и Немцова.
Д: Я не помню, чтобы они играли на чьей-то стороне. Скорее поддерживали Чубайса и Немцова. Не случайно той зимой Таня ходила под ручку с Немцовым по снегу, и это все было отражено в хронике, в новостях. И он тогда по-настоящему стал наследным принцем.
А: Ну да, так думали.
Д: Итак, я выдал все это в эфир, нисколько не сомневаясь в том, что подонки решительно все. Включая и Чубайса, и Немцова, и всех остальных. Организовал их травлю. Потом Чубайс однажды пришел ко мне в эфир перед выборами в 1999 году. А у меня за два года до этого был куплен ксерокс. И у меня два года под столом валялась коробка из-под ксерокса на всякий случай. И он тогда мне говорит: “Сергей Леонидович, я вам привез книги, чтобы вы не сомневались, что я написал книги”. Стал мне выкладывать книги стопками, две стопки. Я ему говорю: “Столь драгоценные вещи я не могу хранить в ином месте, кроме как в коробке из-под ксерокса”.
А: Понятно.
Д: И он сказал: “Это была подстава”. Чубайс почему-то думал, что мои шпионы в его аппарате узнали, что он привезет книги.
А: Вы сняли правительство тогда. “Делом писателей” вы во многом поменяли, как минимум на какое-то время, судьбу России, потому что это ознаменовало уход либералов из власти – и Чубайса, и Немцова, и Коха.
Разговор Петра Авена и Сергея Доренко (февраль 2014):
А: Помнишь сюжет про “Связьинвест”? Там они уже были вместе – Гусинский и Березовский.
Д: Должен сказать, что во всех войнах, и в особенности в “Связьинвесте”, я не знал деталей.
А: На самом деле сюжет был простой. Была концепция Чубайса – я считаю, глубоко порочная – раздача собственности. Распределение ее по каким-то заслугам. Мы, “Альфа”, всегда были противниками этого. Апогеем этой истории были залоговые аукционы, но в принципе “Связьинвест” был продолжением. Гусинский считал, что “Связьинвест” скорее делили, чем покупали. В какой-то момент Потанин обещал в этом не участвовать и отдать все Гусинскому. Но Потанин говорил, что ему невозможно просто так уйти, потому что он обещал Соросу. Поэтому была достигнута договоренность, что конкурс будет проведен.
Д: И он проиграет прямо там.
А: Цифра была обговорена, переговоры вел Гусинский. И когда мы дали свою цифру, Потанин, который должен был дать меньше, дал чуть-чуть больше и выиграл. Обманул. Была устроена встреча с Чубайсом. Вот как по телевизору показывают бандитские сходки с авторитетами – это была такая олигархическая сходка, где все приехали в московскую мэрию к Гусинскому. Были представители всех кланов – Ходорковский, Невзлин, Потанин, Малкин, Смоленский и так далее. Кончилось это скандалом. Потанин сказал, что ничего не отдаст, Чубайс его, в общем, поддержал. Вокруг этого сложилась такая большая война.
Д: И я врезал тогда.
А: Михаил Фридман не выдержал накала страстей и, высказав все Потанину, уехал. Я остался нас представлять. Там уже начались серьезные оскорбления, это была единственная открытая сцена с выяснением отношений. Потому что, в общем, олигархи были люди сдержанные.
Д: Это правда.
А: Там впрямую говорилось, кто что о ком думал. После чего мы с Борисом <Березовским> спустились к Гусинскому, и Гусинский стал раздавать прямые команды Малашенко, Жене Киселеву о том, что надо делать с Потаниным, с Чубайсом и с Немцовым. В этот момент началась война. И кончилось это все “делом писателей”.
Д: Я очень активно участвовал.
А: Просто напоминаю тебе эту историю. Чубайс был в этом деле не слишком виноват, он действительно пытался отстраниться. Другое дело, что он задавал правила игры, но, задав эти правила, он пытался действовать абсолютно нейтрально. Он не играл на Потанина, и он не играл на Гусинского.
Д: Ему пеняли, что он куда-то ездил во Францию, где клялся и руки жал…
А: У Чубайса всегда была такая позиция, что, с одной стороны, он задавал правила, которые предоставляли возможность нечестно играть. С другой стороны, сам он пытался при этом остаться честным. Совершенно иррациональной была эта атака на Чубайса и Немцова, в которой мы никак, конечно, не участвовали. Они, безусловно, в тот момент олицетворяли прогрессивное начало. Мне кажется, ты на этом деле стал совсем знаменитым.
Д: Ну, наверное… А тут “Связьинвест”, мне несут всякие компроматы…
А: Чубайс, Кох и так далее…
Д: Надо сказать, что все в то время были еще святые дурачки, и олигархи в том числе – очень советские люди, не привыкшие к травле. И когда мои люди ведут к лифту Коха и от кабинета до лифта его пытают, совсем прессуют, он не выдерживает, он начинает визжать, а все это дико выгодно кинематографически. И когда они закрываются от камер…
А: Ты на самом деле пытался понять, кто прав, кто виноват?
Д: Не хотел, мне было неинтересно.
А: Просто стебался? Вот тебе дали возможность, и ты выходишь издеваться?
Д: Я говорил Борису: “Борис, я ненавижу вас всех, я хочу, чтобы это было точно понято”.
А: Но при этом играешь на одну сторону. Ненавидишь всех, но играешь за одних против других.
Д: Не в этом дело. Представь, что я попадаю в зверинец, где, например, волки или шакалы грызутся. И мне говорят, что входной билет в этот зверинец дал вон тот шакал. Мне говорят: “Вот его избегай, говорить о нем не надо, говори, пожалуйста, про всех остальных”. И я говорю: “Мрази, негодяи”. В сущности, я борюсь с шакалами? Да. Я вообще социопат, но в особенности же ненавижу этих проныр всевозможных, которые без мыла в ж**у. Я вырос в гарнизонах, у нас совершенно другое сознание. Понимаешь, я провожал отца на боевое дежурство, я видел, как отец уходит на форсаже в сторону Китая, я понимал, что это, может быть, в бой, а может быть, он собьет метеозонд со шпионским оборудованием. Я не знал, но я вырос в этом, моя жизнь заключается в том, что я воин. И мне говорят: “Вот тебе граната, Сережа, вот тебе танк, вперед, Сережа, взорви танк”. Я пошел и взорвал, если так надо. От отца я всегда ненавидел гэбушку и снабженцев, этих болтунов, которые в летных частях не умели летать. Они приходили из Академии Ленина, языком чесали, особисты, замполиты, всякие прапорщики при складах – вся эта шваль, которую мы учились в детстве ненавидеть и презирать. И когда передо мной был богатый человек, я его считал разновидностью прапорщика при складе, который понатырил. Либо гэбушкой, либо замполитухой... Я чувствую воздух под крыльями, вот моя работа. И в атаку, в атаку, пошел…
А: На кого?
Д: Для крови. Мне не важно на кого, мне важно чувство крови.
А: Понятно. Лимоновское что-то... Есть два больших сюжета – Примаков—Лужков в 1999 году и “дело писателей” 1997 года, – в которых участвовал Борис и которые, безусловно, поменяли ход российской истории. Расскажи про “дело писателей”.
Д: “Дело писателей” делалось вместе с Гусинским. Мне позвонил Минкин, который очень дружил с Гусинским еще по ВГИКу. Минкин всегда со смехом говорил: “Вот бы они поссорились, нам бы легче было работать. Жалко, что мне твоего хозяина вроде не надо трогать”. Я говорю: “Спокойно, скоро мы их поссорим”. И мне позвонил Минкин: “Ты читал мои материалы?”. Потом меня пригласили к Боре в клуб, и там уже сидел Малашенко. Малашенко сказал, что мне дадут материалы “дела писателей”, и долго-долго рассказывал фактуру, что не бывает таких гонораров. Потом Ксюша Пономарева объяснила мне, что они же сами, гады-банкиры, Боря и Вова, заплатили Чубайсу 3 миллиона долларов.
А: Знаешь, что все это ложь была? Ты понимаешь, что Чубайс был совершенно некоррумпирован?
Д: Да?
А: Абсолютно. Все “дело писателей” – придуманная, лживая история.
Д: Ну гонорары-то были.
А: Копеечные гонорары за книжку. По 50 тысяч долларов на брата. А главное – эта история привела к тому, что из правительства ушла целая группа людей компетентных, умных, авторитетных. Ты об этом не думал?
Д: Я не думал, я считал, что они абсолютно все воры.
А: Понятно. Вообще-то это очень безответственная позиция – считать всех ворами.
Д: Видишь ли, я все-таки улитка, я не человек общения. Ты знаешь, что Боря мне 10 раз за время нашего знакомства говорил: “Таня и Валя приглашают на дачу. Сережа, тебя приглашают Таня и Валя. Таня и Валя просят тебя привезти”. Я ему говорю: “Борь, ты мой министр иностранных дел. Ты для меня общаешься с человечеством. Я их всех ненавижу. Передай, пожалуйста, Тане и Вале, что если бы была кнопка – нажал, и они исчезли… Пум! На молекулы! – я бы думал секунд 10, нажать или нет”.
А: Что ты делал конкретно по “делу писателей”?
Д: Малашенко долго объясняет и дает мне пачку документов с подписями Чубайса, Коха и всей их компании. Я говорю: “Братцы, так вы будете работать с другим средством массовой информации. Вы мне привезете не ксерокопии, а оригиналы, где будет кусочек чернил засохший, где будет синяя печать и все остальное”. Гусинский выбегает: “Сережа, это невозможно. Они у следователя в прокуратуре, а он не имеет права…” Я говорю: “Значит так, прокуратуру под мышку вместе со следователем – и ко мне в кабинет”. Короче, ко мне в кабинет приезжает следователь, который привозит мне реальные оригиналы.
А: То есть они полностью контролировали следствие?
Д: Они полностью контролировали следствие. Ко мне привезли реальные оригиналы с реальными подписями. Контракт на книгу.
А: А Таня с Валей тоже были на их стороне? Я не помню, честно говоря, где были Таня—Валя. Это же, по идее, все-таки были люди из правительства. Таня—Валя должны были поддерживать Чубайса и Немцова.
Д: Я не помню, чтобы они играли на чьей-то стороне. Скорее поддерживали Чубайса и Немцова. Не случайно той зимой Таня ходила под ручку с Немцовым по снегу, и это все было отражено в хронике, в новостях. И он тогда по-настоящему стал наследным принцем.
А: Ну да, так думали.
Д: Итак, я выдал все это в эфир, нисколько не сомневаясь в том, что подонки решительно все. Включая и Чубайса, и Немцова, и всех остальных. Организовал их травлю. Потом Чубайс однажды пришел ко мне в эфир перед выборами в 1999 году. А у меня за два года до этого был куплен ксерокс. И у меня два года под столом валялась коробка из-под ксерокса на всякий случай. И он тогда мне говорит: “Сергей Леонидович, я вам привез книги, чтобы вы не сомневались, что я написал книги”. Стал мне выкладывать книги стопками, две стопки. Я ему говорю: “Столь драгоценные вещи я не могу хранить в ином месте, кроме как в коробке из-под ксерокса”.
А: Понятно.
Д: И он сказал: “Это была подстава”. Чубайс почему-то думал, что мои шпионы в его аппарате узнали, что он привезет книги.
А: Вы сняли правительство тогда. “Делом писателей” вы во многом поменяли, как минимум на какое-то время, судьбу России, потому что это ознаменовало уход либералов из власти – и Чубайса, и Немцова, и Коха.
Нам пишут
Настоящим уведомляем, что в нарушение статьи 15.3 Федерального закона от 27.07.2006 № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» на информационном ресурсе, указанном в таблице, размещена противоправная информация.
Доменное имя информационного ресурса:
avmalgin.livejournal.com
Тип распространяемой с нарушением закона информации:
Ложные сообщения об актах терроризма или иную недостоверную общественно значимую информацию, распространяемую под видом достоверных сообщений, которая создает угрозу причинения вреда жизни и (или) здоровью граждан, имуществу, угрозу массового нарушения общественного порядка и (или) общественной безопасности либо угрозу создания помех функционированию или прекращения функционирования объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры, кредитных организаций, объектов энергетики, промышленности или связи.
Описание распространяемой с нарушением закона информации:
Информационные материалы, направленные на дестабилизацию общественно-политической обстановки в Российской Федерации.
Настоящее уведомление подписано квалифицированной электронной подписью Роскомнадзора.
Доменное имя информационного ресурса:
avmalgin.livejournal.com
Тип распространяемой с нарушением закона информации:
Ложные сообщения об актах терроризма или иную недостоверную общественно значимую информацию, распространяемую под видом достоверных сообщений, которая создает угрозу причинения вреда жизни и (или) здоровью граждан, имуществу, угрозу массового нарушения общественного порядка и (или) общественной безопасности либо угрозу создания помех функционированию или прекращения функционирования объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры, кредитных организаций, объектов энергетики, промышленности или связи.
Описание распространяемой с нарушением закона информации:
Информационные материалы, направленные на дестабилизацию общественно-политической обстановки в Российской Федерации.
Настоящее уведомление подписано квалифицированной электронной подписью Роскомнадзора.
Спокойной ночи
Интерпретация факта
Утром с болью наблюдал, как Георгий Сатаров пытался объяснить ведущим "Утреннего шоу" разницу между "фактом" и "интерпретацией факта". Ведущие были недовольны: объяснение затянулось.
Но без этого объяснения дальнейший разговор не имел смысла.
Я бы начал с простого. С хрестоматийного примера. Факт: в стакане вода. Две интерпретации факта: "стакан наполовину пуст", "стакан наполовину полон". Факт всё тот же, но интерпретации прямо противоположны по смыслу.
Этот простой пример студенты узнают на первом курсе журфака. Но я учился на международном отделении, мы изучали пропаганду и контрпропаганду более углубленно. У нас был на семинаре преподаватель, несомненно кагэбэшник, специалист по вражеским радиоголосам. Он на занятиях давал нам более сложные задания. Брал из газет любое событие (любое!) и требовал к факту придумать как можно больше интерпретаций. Желательно противоположного свойства. То есть учил нас, что пропаганда - это не изложение фактов, а их интерпретация. Не надо врать, говорил он, надо уметь интерпретировать.
Знаю, что в западных школах журналистики от студентов добиваются обратного: очищать факт от интерпретаций. Но это другой мир.
Со студенческих лет я дружил с Владиславом Андреевичем Старковым. "Аргументы и факты" тогда помещались в двух соседних квартирах на Бронной. Это был бюллетень, предназначенный для лекторов общества "Знание". Типа в помощь политинформатору. Старков и тогда, и до последних лет жизни (когда Аиф уже стал монстром с самым большим в России тиражом) придерживался концепции журналистики факта. Когда был задуман журнал "Столица", мы с ним провели много времени в горячих спорах. Он терпеть не мог так называемую публицистику, которая интерпретировала факты, а я придерживался прямо противоположного мнения. Спорили жестко.
Сейчас я думаю, что имеют право на существование обе концепции. Но в русскоязычных медиа представлена одна, журналистики факта давно не существует. "Коммерсантъ" притворяется, что он излагает факты, но это не так.
Вчера разгорелась дискуссия по поводу одного "расследования" (беру в кавычки, потому что это не расследование: расследование предполагает поиск и публикацию новой информации, а в данном случае это дайджест уже опубликованного в других местах). В твиттере меня просто искусали со всех сторон, требуя, если уж я не согласен с интерпретацией фактов, предоставить факты со своей стороны.
Объясняю: фактами можно опровергнуть факты. Интерпретацию опровергнуть невозможно в принципе. Можно предложить другую интерпретацию. И даже третью. Успех в дискуссии будет зависеть только от красноречия участников и от способности аудитории видеть разницу между фактом и его интерпретацией. Но последнее качество - признак, как принято теперь говорить, очень продвинутого пользователя. Таких мало, и не надо от толпы этого требовать.
Вот я только что прочел замечательную книжку Михаила Зыгаря о 90-х годах. Кто интересуется темой, советую. Он постарался представить факты такими, как они есть, а если нельзя было обойтись без чьей-то интерпретации, прямо тут же в скобках предлагал еще одну интерпретацию. Очень здорово. Но это редкий случай, и это книга, за которой большой труд.
Вчера в какой-то момент я почувствовал себя атеистом, завязавшим в церкви дискуссию о религии.
И тут же дискуссию прекратил. Это бессмысленно.
Но мы живем в опасном мире. Этот мир управляется пропагандой. Каждый день тысячи людей гибнут (в самом прямом смысле) по вине пропаганды. Будущее определяется прошлым, то есть тем, как событие из прошлого интерпретируется. И как с этим быть, я не знаю.
Но мы должны быть ответственны за тех, кого приручили, как говорил Сент-Экзюпери.
Но без этого объяснения дальнейший разговор не имел смысла.
Я бы начал с простого. С хрестоматийного примера. Факт: в стакане вода. Две интерпретации факта: "стакан наполовину пуст", "стакан наполовину полон". Факт всё тот же, но интерпретации прямо противоположны по смыслу.
Этот простой пример студенты узнают на первом курсе журфака. Но я учился на международном отделении, мы изучали пропаганду и контрпропаганду более углубленно. У нас был на семинаре преподаватель, несомненно кагэбэшник, специалист по вражеским радиоголосам. Он на занятиях давал нам более сложные задания. Брал из газет любое событие (любое!) и требовал к факту придумать как можно больше интерпретаций. Желательно противоположного свойства. То есть учил нас, что пропаганда - это не изложение фактов, а их интерпретация. Не надо врать, говорил он, надо уметь интерпретировать.
Знаю, что в западных школах журналистики от студентов добиваются обратного: очищать факт от интерпретаций. Но это другой мир.
Со студенческих лет я дружил с Владиславом Андреевичем Старковым. "Аргументы и факты" тогда помещались в двух соседних квартирах на Бронной. Это был бюллетень, предназначенный для лекторов общества "Знание". Типа в помощь политинформатору. Старков и тогда, и до последних лет жизни (когда Аиф уже стал монстром с самым большим в России тиражом) придерживался концепции журналистики факта. Когда был задуман журнал "Столица", мы с ним провели много времени в горячих спорах. Он терпеть не мог так называемую публицистику, которая интерпретировала факты, а я придерживался прямо противоположного мнения. Спорили жестко.
Сейчас я думаю, что имеют право на существование обе концепции. Но в русскоязычных медиа представлена одна, журналистики факта давно не существует. "Коммерсантъ" притворяется, что он излагает факты, но это не так.
Вчера разгорелась дискуссия по поводу одного "расследования" (беру в кавычки, потому что это не расследование: расследование предполагает поиск и публикацию новой информации, а в данном случае это дайджест уже опубликованного в других местах). В твиттере меня просто искусали со всех сторон, требуя, если уж я не согласен с интерпретацией фактов, предоставить факты со своей стороны.
Объясняю: фактами можно опровергнуть факты. Интерпретацию опровергнуть невозможно в принципе. Можно предложить другую интерпретацию. И даже третью. Успех в дискуссии будет зависеть только от красноречия участников и от способности аудитории видеть разницу между фактом и его интерпретацией. Но последнее качество - признак, как принято теперь говорить, очень продвинутого пользователя. Таких мало, и не надо от толпы этого требовать.
Вот я только что прочел замечательную книжку Михаила Зыгаря о 90-х годах. Кто интересуется темой, советую. Он постарался представить факты такими, как они есть, а если нельзя было обойтись без чьей-то интерпретации, прямо тут же в скобках предлагал еще одну интерпретацию. Очень здорово. Но это редкий случай, и это книга, за которой большой труд.
Вчера в какой-то момент я почувствовал себя атеистом, завязавшим в церкви дискуссию о религии.
И тут же дискуссию прекратил. Это бессмысленно.
Но мы живем в опасном мире. Этот мир управляется пропагандой. Каждый день тысячи людей гибнут (в самом прямом смысле) по вине пропаганды. Будущее определяется прошлым, то есть тем, как событие из прошлого интерпретируется. И как с этим быть, я не знаю.
Но мы должны быть ответственны за тех, кого приручили, как говорил Сент-Экзюпери.
Был ли Ельцин коррупционером
Мария Певчих на Ютьюб-канале "Алексей Навальный" выпустила фильм о 90-х. И как бы от имени Навального. Сидит и авторитетно рассуждает о событиях с таким видом, как будто она живой участник и истина в последней инстанции (на самом деле в детский сад в Зеленограде ходила). Я с большим интересом и сочувствием следил за всеми расследованиями ФБК, но тут обалдел. Это какой-то позор. Просто кровь из глаз.
Первая половина фильма - вариация на тему "Ельцин - коррупционер" (это цитата). Вторая половина - "Березовский - хозяин Кремля" (это тоже цитата). Ни то, ни другое автором не доказано. И не может быть доказано. И я точно знаю: это ложь и манипуляция. Меньше всего оторванный от жизни Борис Николаевич думал о материальных благах, и не был к нему Березовский вхож и не прислушивался ЕБН к его мнению от слова вообще.
Начинается кино с пресловутого дома на Осенней улице. Целый большой сюжет. У неискушенного зрителя создается впечатление, что это какой-то дворец типа путинского. Для убедительности Мария потрясает поэтажными планами, списком жильцов, фотографией забора.
Блин, да был я там. Это убогий кирпичный дом а-ля ЦК КПСС. С убогими квартирами. Таких номенклатурных советских сооружений в Москве даже не десятки, может и сотни. С тем отличием, что "цэковские" башни возводились в самом центре Москвы - в арбатских и патриарших переулках, а этот, "ельцинский" - в ебенях, у МКАДа. Его единственное достоинство - через дорогу кремлевская больница, ЦКБ.
Использован старый избитый прием: Мария для сравнения показывает нам какую-то коммуналку с рядом газовых плит на кухне, по числу обитающих там семей ("Вот как жили простые люди").
Мария по молодости не бывала не то что в "цэковских", но хотя бы в "писательских" или "композиторских" квартирах брежневского времени. Они ничуть не хуже.
Один из недостатков Ельцина - он был настоящим, стопроцентным номенклатурщиком (Мария, прочтите книгу М.Восленского "Номенклатура") и не видел иного устройства власти, кроме номенклатурного. Вот как была жизнь партийного чиновника в Свердловском обкоме устроена, а позже в Московском горкоме, так оно и перенеслось в администрацию демократической России. Все эти машины с водителями и мигалками, служебные дачи, спецбуфеты... Это большая интересная тема. Но это не коррупция, это явление другого порядка, это проявление сословного государства. Совок был таким, и постсоветская Россия осталась такой же.
Я был членом комиссии по приемке имущества ЦК КПСС, образованной сразу после путча 1991 года (А.И.Музыкантский меня туда засунул как представителя Москвы). Собирались мы, значит, в Белом доме раз в неделю под председательством главы АП Ю.В.Петрова, которого Ельцин притащил с собой из Свердловского обкома, и перед нами лежали длиннющие списки "имущества ЦК КПСС". Чего там только не было, вплоть до детских садов и мебельных фабрик. Список жилых домов - это целая папка (кстати, материалы эти у меня сохранились, я их вывез, пригодятся еще). "Это на баланс администрации", "это на баланс администрации", "это на баланс администрации" - уныло распоряжался Петров, не давая членам комиссии высказаться. Когда дело дошло до обширного комплекса поликлиники на Сивцевом Вражке (а я был к ней прикреплен как раз как депутат и главный редактор), я все-таки сумел взять слово. Говорю: ну это же просто некрасиво уже, Борис Николаевич нам обещал бороться с привилегиями. Ну давайте хотя бы собственных поликлиник и больниц в администрации президента не будет. Больше меня на заседания комиссии не приглашали и пропуск в Белый дом не выписывали.
Даже простое гугление дало бы Марии Певчих больше информации о предметах, которые она описывает. Все эти "преступления 90-х", включая пресловутый гонорар за ельцинскую книгу, детально и со всех сторон описаны в СМИ. Включая коммунистические (и на каком-то этапе враждебные Ельцину лужковские) СМИ. Но у Марии Певчих другая задача: она пишет альтернативную историю. Теперь у нас, помимо путинской, будет еще одна альтернативная история. Тоже популистская, и тоже про "большой обман".
Впрочем, если убрать из этого фильма первые две минуты с проклятиями в адрес Путина, произведение вполне можно было бы показать на любом из федеральных каналов. А что: вон вчера Мамонтов уже на Ельцин-центр напрыгнул.
Хотя нет, не получится: Мария Певчих - иностранный агент.
Первая половина фильма - вариация на тему "Ельцин - коррупционер" (это цитата). Вторая половина - "Березовский - хозяин Кремля" (это тоже цитата). Ни то, ни другое автором не доказано. И не может быть доказано. И я точно знаю: это ложь и манипуляция. Меньше всего оторванный от жизни Борис Николаевич думал о материальных благах, и не был к нему Березовский вхож и не прислушивался ЕБН к его мнению от слова вообще.
Начинается кино с пресловутого дома на Осенней улице. Целый большой сюжет. У неискушенного зрителя создается впечатление, что это какой-то дворец типа путинского. Для убедительности Мария потрясает поэтажными планами, списком жильцов, фотографией забора.
Блин, да был я там. Это убогий кирпичный дом а-ля ЦК КПСС. С убогими квартирами. Таких номенклатурных советских сооружений в Москве даже не десятки, может и сотни. С тем отличием, что "цэковские" башни возводились в самом центре Москвы - в арбатских и патриарших переулках, а этот, "ельцинский" - в ебенях, у МКАДа. Его единственное достоинство - через дорогу кремлевская больница, ЦКБ.
Использован старый избитый прием: Мария для сравнения показывает нам какую-то коммуналку с рядом газовых плит на кухне, по числу обитающих там семей ("Вот как жили простые люди").
Мария по молодости не бывала не то что в "цэковских", но хотя бы в "писательских" или "композиторских" квартирах брежневского времени. Они ничуть не хуже.
Один из недостатков Ельцина - он был настоящим, стопроцентным номенклатурщиком (Мария, прочтите книгу М.Восленского "Номенклатура") и не видел иного устройства власти, кроме номенклатурного. Вот как была жизнь партийного чиновника в Свердловском обкоме устроена, а позже в Московском горкоме, так оно и перенеслось в администрацию демократической России. Все эти машины с водителями и мигалками, служебные дачи, спецбуфеты... Это большая интересная тема. Но это не коррупция, это явление другого порядка, это проявление сословного государства. Совок был таким, и постсоветская Россия осталась такой же.
Я был членом комиссии по приемке имущества ЦК КПСС, образованной сразу после путча 1991 года (А.И.Музыкантский меня туда засунул как представителя Москвы). Собирались мы, значит, в Белом доме раз в неделю под председательством главы АП Ю.В.Петрова, которого Ельцин притащил с собой из Свердловского обкома, и перед нами лежали длиннющие списки "имущества ЦК КПСС". Чего там только не было, вплоть до детских садов и мебельных фабрик. Список жилых домов - это целая папка (кстати, материалы эти у меня сохранились, я их вывез, пригодятся еще). "Это на баланс администрации", "это на баланс администрации", "это на баланс администрации" - уныло распоряжался Петров, не давая членам комиссии высказаться. Когда дело дошло до обширного комплекса поликлиники на Сивцевом Вражке (а я был к ней прикреплен как раз как депутат и главный редактор), я все-таки сумел взять слово. Говорю: ну это же просто некрасиво уже, Борис Николаевич нам обещал бороться с привилегиями. Ну давайте хотя бы собственных поликлиник и больниц в администрации президента не будет. Больше меня на заседания комиссии не приглашали и пропуск в Белый дом не выписывали.
Даже простое гугление дало бы Марии Певчих больше информации о предметах, которые она описывает. Все эти "преступления 90-х", включая пресловутый гонорар за ельцинскую книгу, детально и со всех сторон описаны в СМИ. Включая коммунистические (и на каком-то этапе враждебные Ельцину лужковские) СМИ. Но у Марии Певчих другая задача: она пишет альтернативную историю. Теперь у нас, помимо путинской, будет еще одна альтернативная история. Тоже популистская, и тоже про "большой обман".
Впрочем, если убрать из этого фильма первые две минуты с проклятиями в адрес Путина, произведение вполне можно было бы показать на любом из федеральных каналов. А что: вон вчера Мамонтов уже на Ельцин-центр напрыгнул.
Хотя нет, не получится: Мария Певчих - иностранный агент.
У газетного киоска
